Сегодня у меня очередной праздник! Подарочек от Vicious bird - снова мифология, и снова шедевр! И как всегда, неожиданно, оригинально, почти шокирующе. Вишес, твои зарисовки по античной мифологии шедевральны, ты в курсе? Помещаю его к остальным, чтобы лежали все вместе. Что тут добавишь? Спасибо тебе, друг! Ты, как всегда, безупречна. Маленькую рецензию (скорее впечатления от прочитанного) напишу в комментариях, чтобы не перегружать пост своими измышлениями.
Итак, пишет Vicious bird :
Для AlanWest
(Все как заказывала, дружище)
Фандом: Александр.
Пейринг: Александр/Октавиан
Жанр: мистерия.
Рейтинг: высокий
Ворнинг: ужасы, некрофилия, членовредительство
Сюжет: Октавиан приходит к гробнице Мегаса с дурными намерениями и будет наказан.
ЗОЛОТЫЕ СНЫ
Август не помнит, когда впервые эти сны стали терзать его - однако память упорно отсылает его к жарким, давящим ночам Египта. Египта, который он ненавидит, Египта, однажды придя в который, он получил власть над миром, но потерял себя, где искал богиню живую, но нашел только бога мертвого, а старые боги смотрели на него слепыми глазами животных.
читать дальше
Сны эти, однако, посещают его только в моменты дневной дремы, когда Август, с детства неспособный насытиться часами ночного покоя, дает себе отдых среди хлопот дня. И даже если отдыхает он не под пологом походного шатра, а в прохладе атриума на удобном ложе или в уединении кубикулума - стоит ему смежить отяжелевшие веки, как под них будто бы набивается мельчайший песок, и песком, а не буйной зеленью сада и не свежестью фонтанов пахнуть начинает воздух. В этот самый момент Август, предчувствуя дальнейшее, всегда пытается побороть предательский приступ сонливости - открыть глаза, приподняться с ложа, вдохнуть полной грудью - но легкие обжигает жар, а песчаная пыль не дает разомкнуть веки. Август проваливается раз за разом в огненную воронку дневного сна-кошмара, остатками бодрствующего сознания - молясь. Кому - он уже не знает. Или знает слишком хорошо.
"Золотые сны" - называет их он, рассказывая о них жрецам и предсказателям в надежде избавиться от наваждения, однако никому никогда не говоря всего. Вся сила суеверного страха не может перевесить его ужаса перед Тем.
Август хорошо помнит первый "золотой сон". В безбрежной пустоте небытия он пребывал в толще золотого света - такого, как мед, что приносят пчелы Аркадии, такого, каким заходящее солнце окрашивает мрамор храма Юпитера Капитолийского, такого, каким светится редкий камень электрон, который однажды показала ему мать. Но и мед, и солнечный свет, и камень - были теплыми. Этот же свет был не теплым, но жарким. Он обволакивал не ласкающей и согревающей волной, а липкой вязкой давящей массой. Он не благоухал, но душно пах - будто застоявшийся мед, будто курения храмовых масел, будто раскаленные бескрайние пески - и еще сладковатым духом тлена отдавал он. Август хотел моргнуть - но пространство под открытыми веками словно залило смолою, хотел вздохнуть - но вязкий, горячий свет запечатал его легкие, хотел шевельнуть рукой или ногой - но они будто завязли в этом золотом мареве и не желали повиноваться. "Как муравей в камне-электроне", - возник вдруг образ, и Август проснулся с шумным вдохом, больше напоминающим хрип утопающего. Он долго пытался отдышаться, вспоминая, какое это удовольствие - дышать, какое это наслаждение - смежить веки и снова поднять их, не чувствуя под ними ни меда, ни песка, какое это счастье - провести по разгоряченному лицу руками, смахивая капли густого, соленого и липкого пота.
Гай Фурин, еще не обласканный великим Цезарем, а всего лишь мальчишка лет восьми, валяется на животе в саду своей матери в тенистом убежище огромной пинии, которую он считает поистине "своим местом". Сейчас он, сосредоточенный, наблюдает, как пытается выбраться из капли сосновой смолы муравей. Глубокий надрез Гай сделал недавно, часу еще не прошло, но вот уже висит на стволе длинная, вязкая, почти прозрачная капля, и жертва не заставляет себя ждать. Гай наблюдает увлеченно, и очевидно, что у муравья нет шансов - неосторожно зацепившись одним коготком, он теперь все глубже увязает в огромной, почти прозрачной, едва желтоватой ароматной капле, которая для него - смерть. Сначала смола обволакивает одну лапку, затем муравей, пытаясь высвободиться, вязнет уже всеми, и скоро в смолу погружаются и брюшко его, и все тельце - теперь он погребен в толще этой вязкой массы, медленно сползая вместе с нею по стволу. Гай уже знает, что будет в итоге - капля застынет, потемнеет, потом запылится и почернеет совсем, и из нее никогда не получится камень электрон, подобный тому, что есть у его матери - с маленьким паучком внутри. Гай много раз пытался сделать похожий - из смолы и муравья, но ничего, разумеется, не получалось, ведь электрон - это дар солнца и чужих богов.
В первый раз Август не придал значения золотому кошмару, не стал беспокоить жрецов - однако сон повторился, во всем своем ужасающем ощущении вязкости, и снова Август проснулся в липком поту и тяжело, с хрипом втягивая драгоценный воздух. На этот раз Август отнес сон жрецам и прорицателям, однако те не смогли сказать ничего внятного. Август по-прежнему приносил жертвы богам, по-прежнему строил, ступенька за ступенькой, лестницу собственного величия - и по-прежнему засыпал в прохладе атриума, чтобы проснуться в жарком поту с изодранными невидимым песком и склеенными несуществующей смолой веками.
Когда именно в непреодолимом массиве золотого света появилось сияние - Август не помнит. Помнит только, что однажды в золотом ничто он увидел другое золото - он узнал его. Этим золотом светились великие фиванские обелиски под лучами безжалостного солнца Египта, отражающегося от бескрайних песков - это был тот самый свет. Этим золотом светился урей богини, когда он нашел ее - не пожелавшую разделить его триумф. Этим золотом светились волосы бога сквозь медовую массу бальзамической смеси, когда…
Это было золото в золоте, будто в камне электроне, в котором много оттенков. Это золото слепило, но он не мог смежить залитые смолой измученные веки и не смотреть. Это сияние несло в себе угрозу, угрозу столь чудовищную, что разум, опознающий ее, отказывался ее узнавать.
Раз за разом в дурмане дневного сна приближалось это сияние, и он видел уже источник его, и уже не нужно было спрашивать жрецов - сам Юпитер пленил его здесь в вязких путах, ибо то, что явилось ему - солнце рогов священного овна. Август счел бы это добрым предзнаменованием, если бы не ужас, в который повергали его эти сны, не кошмарное ощущение беспомощности, не воспоминание о муравье, когда-то увязшем в смоле на глазах у маленького Гая. Тот муравей - он тоже был борцом. Он думал, что силен и быстр, но как жалок был его конец. Теперь и по ночам Августу не стало покоя - нет, дневные "золотые сны" не тревожили его ночью, зато снился гигантский внимательный глаз, наблюдающий, как муравей-Гай тонет в вязкой капле смолы.
Август принес богатые жертвы на Капитолийском холме, однако Юпитер не смилостивился. Не смилостивился и Амон-Ра, которому Август принес жертвы тайно, помятуя о своем непочтении к богам египетской земли, проявленном когда-то так явно и открыто.
В "золотых снах" к нему, беспомощному, завязшему в медовой массе, приближалось теперь не просто сияние солнечных рогов - но облеченная светом фигура, чью голову венчали те рога - и к беспомощности добавился панический страх.
Август день за днем пытался отказать себе в дневном отдыхе, и снова и снова проигрывал эту битву - стоило солнцу перевалить за зенит, как веки наливались тяжестью и будто засорялись песчаной пылью, а члены отказывались повиноваться, будто увязшие в меду - и он, сраженный дремой как недугом, опускался на ложе.
Настал день, когда он разглядел лицо - и тогда он закричал.
Он кричал в золотой вязкости сна - хоть там и невозможно было пошевелить рукой или ногой, или даже смежить веки, и тем более говорить - он кричал. С криком он и проснулся, вскочив на ложе, весь в липкой испарине. Он дышал, как обычно, жадно и отчаянно - как пловец, глотающий воздух, вынырнув с огромной глубины, и не мог отдышаться, потому что глаза по-прежнему видели Того.
Октавиан ждал год, прежде чем войти в последний оплот Антония и богини, которой желал обладать, - они, бессильные, ушли под сень того, чьим преемником Марк, безумный, хотел себя назвать. Но боги презрели ничтожного эпигона, а богиня ушла за ним - не сбылась еще одна мечта. Как чудовищна в смерти была она, Иштар-Клеопатра, на ложе безмолвия в царском уборе! Октавиану досталось лишь золото, жгучее, как пески - и власть, ничтожная в своей профанности. Остроту этого ощущения Гай Октавий Фурин, приемный сын божественного Цезаря, не забудет никогда. В тот момент Гай Октавий решил стать Августом.
Август помнит, как он, мучимый неопознанным стремлением, совершил святотатство. Быть может, в тот момент это был всего лишь порыв - окончательно утвердить победу свою над Антонием, пытавшимся натянуть на себя личину бога и умершим на коленях богини. Август не посмел лишить Антония жалкого величия посмертных почестей, однако, отвергнутый снизошедшей к Марку богиней живой, не пожелал оставить его в руке бога мертвого.
В полутьме храма он, победитель, смёл мановением руки какого-то маленького дерзкого жреца, вставшего у него на пути. Остальные жались вдоль стен - ничтожные людишки слишком боялись его, чтобы защищать свою святыню от того, кто только что получил власть над Ойкуменой. Четверо рабов с усилием сдвинули крышку саркофага.
Октавиану приходилось слышать ранее о забальзамированных телах древних царей Египта - в серых пеленах под слоями золота, лазурита, дерева и камня крылась иссохшая, почерневшая тленная плоть. Так пастухи сушат козлятину на жарком солнце, щедро пересыпая ее солью. Он не знал, чего ждет, глядя, как медленно сдвигается мраморная крышка гробницы.
Когда открылась щель, дивное благоухание заполнило святилище, перебивая запах храмовых благовоний и светильников. Поддавшись суеверной волне страха, Октавиан хотел приказать задвинуть плиту обратно - однако рабы уже открыли саркофаг на треть. Собрав всю смелость, дарованную ему богами, Октавиан приблизился на ставших вдруг непослушными ногах и заставил себя взглянуть.
Не было ни дерева, ни лазурита, ни пелен - только золото. Золото полупрозрачного бальзама, и золото волос Того, кто лежал в нем. На спокойном, впечатляюще красивом лице не виделось ни следа тлена - только воля, власть и величие. То величие, которым грезил Октавиан. В тот момент он отчетливо понял - Тот, кто лежит там, не мертв, он просто спит, спит в полупрозрачном золотом мареве. Лик под медовой толщей притягивал его, как капля меда притягивает муравья. И он протянул руку. Залопотали что-то в ужасе напуганные жрецы, тот, маленький, бросился было к нему, но стража остановила. Сам себя не помня, Октавиан погрузил пальцы в благоуханную массу и коснулся Спящего..
Дальнейшее он помнил плохо - помнил только, что лицо Спящего страшно исказилось, а сам он отпрянул в ужасе, потому что ему показалось, что Спящий открыл глаза и посмотрел на него.
Теперь это лицо, памятное по минуте ужаса и благоговения, является Августу в "золотых снах". К нему, завязшему в медовом ничто как муравей в капле смолы, приближается рогатый бог, сияющий ярче, чем золото, с лицом Александра. Бог смотрит на него, но не видит. Август боится того момента, когда бог заметит его.
И однажды бог замечает. Взгляд карего глаза бога будто выворачивает его наизнанку, выжигает и разрывает плоть, а взгляд голубого пронизывает замершее тело лучом света, несущим высшее наслаждение. Август вновь просыпается с криком, пугая домочадцев, и на этот раз никак не может отдышаться, содрогаясь от смертного ужаса и оргиастического экстаза одновременно.
Отныне в золотых снах бог видит его всегда, и телесная мука пробуждения становится невыносимой, а часы бодрствования наполнены суеверным ужасом и слабостью во всех членах. Мужская же сила вовсе сошла на нет - после пережитого в "золотых снах" он не может и не хочет приблизиться к женщине, да и если захотел бы, оказался бы бессилен.
В золотом мареве сна бог подходит и протягивает руку, касаясь его лица. Прикосновение почти мимолетно и безболезненно, однако Август чувствует, будто плоть начинает сползать, обтаивать с его лица - и, скосив незакрывающиеся от вязкой смолы глаза, он видит, как обнажается носовой хрящ, ощущает, как стекают по плечам волосы, отделившиеся вместе с кожей черепа, как сползает с челюстной кости лицо - видит глазами, которые теперь уже лишены век.
Просыпаясь, он больше не кричит, потому что кричать теперь нечем - ведь в миг побуждения он приносит реальность сна.
Бог прикасается к его плечу, и глазные яблоки в уже оголенном, лишенном плоти черепе бессильно наблюдают, как растворяются в золотом ничто мышцы и сухожилия, обнажаются ребра грудной клетки.
Бог кладет руку на его бедро, и плоть стекает по оголившимся костям бедер и голеней, прохладная почему-то в жарком медовом мареве.
Последними обтаивают кончики пальцев рук, и Август с мучительной отчетливостью видит, как обращаются вязкими каплями ногти.
Бог улыбается созерцающему и ощущающему все жалкому скелету - и улыбка эта пленительна. Оголенный скелет по-прежнему содрогается в судорогах оргиастического экстаза.
Затем - ночь за ночью - растворяются сухожилия, распадаются суставы, и фаланги осыпаются к ногам бога, обращаясь в прах, поглощаемый золотым ничто. Затем следуют кости предплечий, плеча…
Август видит "золотые сны" уже не первое десятилетие. Теперь ночами он отдыхает не от дел дневных, а от дневных снов. Он знает, что когда обтаивать станет нечему - кончится и он сам. Не здесь, в мире тленном - там, в золотом ничто. Здесь будут храмы, и жрецы, и вечная слава, что он себе обеспечил. Однако он бы предпочел вечность муравья в осколке камня электрона - сохранность плоти.
Нет защиты от Спящего, и жрец Зевса-Амона подсказал ему единственное решение.
Вырванные из золотых песков, в Рим плывут великие фиванские обелиски. Только Амон может защитить от своего сына. Того, кто приходит в золотых снах.
читать дальшеДавно я не постила здесь ничего хорошего. Надо это исправить.
Первый драбблик замечательный. Но вторым ты поразила меня в самое сердце.
Для AlanWest
читать дальше (заявки 1-2)
Заявка №1:
фандом: АнК,
пейринг: Ясон/Катце, можно стёб
автор: Vicious bird
ЛЮБОВЬ
Когда Ясон, вполне удовлетворенный, наконец-то откинулся на подушки и уставился блаженным пустым взглядом в потолок, Катце решился задать давно мучивший его вопрос:
– Ну и нахрена оно тебе надо?
Ясон поморщился, посторгазменное благодушие как ветром сдуло.
– И ты туда же. Не начинай, а?
Катце натянул брюки, достал сигарету, прикурил. Помолчал.
– И все же, Ясон – ну нахрена?
– Сговорились вы с Раулем, что ли?! – Ясон сел на постели – широкоплечий, атлетичный, белокожий, волосы живым металлом струятся по обнаженным плечам – Катце невольно залюбовался.
– Не сговаривались, но, согласись – недоумение вполне закономерно. Особенно со стороны Рауля. Вот чего тебе Рауля не хватало? Еще когда ты со мной спутался, а?
– Ты не понимаешь...
– Не понимаю,– с готовностью кивнул Катце. - Но надеюсь, что ты меня просветишь. Начерта тебе при живом Рауле еще монгрел-уголовник понадобился?
– Вообще-то, напомню, ты уже был гражданином. - Педантично уточнил Ясон.– Или ты хочешь сказать, что тебя что-то не устраивает?
– Я про другого монгрела-уголовника,– Катце вздохнул.– Одного блонди тебе мало, ладно, плюс один уголовник – окей, но Рики-то ты нахрена притащил?! Живой же человек, молодой парень, ему, может, жить бы и жить еще!
– Потому что это другое! – Ясон раздраженно натягивал на себя сьют. Ткань трещала, застежки расходились, но Катце помогать не собирался – чай, не прислуга. – С Раулем у меня партнерство.
– Партнерство, значит... – Катце задумчиво прикурил новую сигарету.– А со мной у тебя что?
– А с тобой у меня сотрудничество. Это совершенно разные вещи!
– Сотрудничество, значит.– Катце кивнул, покосился на смятые простыни и улетевшую в угол подушку.– Теперь буду знать, как это называется. Ну, а Рики?
– А с Рики у меня любовь! – провозгласил Ясон, выудив из-под кровати туфлю. – Любовь!
Катце поперхнулся, закашлялся – а потом осторожно спросил:
– Слушай, а Рики в курсе, что у вас с ним того... любовь?
Ясон натянул вторую туфлю, удивленно вскинул бровь:
– А его-то какое собачье дело?!
Заявка №2:
фандом: мифологики
пейринг: Гермес/Аполлон. Тоже можно стёб
автор: Vicious bird
БРАТЬЯ
Гнев, богиня, воспой Аполлона, зевесова сына,
Гнев проклятый, что склоны Парнаса ожег воплем буйным.
"Где мое стадо, где скот златорогий", - взывает
Феб лучезарный, утрату свою обнаружив.
В пышных чертогах пируют бессмертные боги,
Кубки вздымают: "Возрадуйся, брат твой родился!
Утрату свою ты забудь, Феб сребролукий,
Зевса восславь, возликуй вместе с нами!"
Юноша тонкий со взором лукавым
Лиру ему протянул, на колено упавши:
"Дар мой прими, старший брат мой, ликом прекрасный,
Склоны Парнаса песнью своей освяти!"
Тучное стадо не радует более Феба,
Лира заброшена, музы в печали тоскуют.
Лук он оставил, забыл про лучистые стрелы,
Бродит по склонам, ни сна, ни покоя не зная.
Юноша тонкий со взором лукавым,
Гибкое тело раскинув средь трав серебристых,
Тихой свирелью своею стада собирает,
Горя не знает, веселием сердце наполня.
Звуком дрожащим маним, Аполлон к нему сходит,
К брату задумчиво он десницу свою простирает -
"Юноша, все я отдам за тростинку,
Жезл мой, и шлем мой, и лук, и дыханье".
"Жезл я возьму у тебя, брат мой прекрасный",
Юноша тонкий ему отвечает.
"Шлем я возьму у тебя, брат мой прекрасный",
Лукаво юнец отвечает.
"Тебя я возьму, брат мой прекрасный - лук же оставь, не по чину мне ноша."
Горькие травы густы, и тени покойны.
Боги пируют в чертогах, тревоги не зная.
Где мусагет, где психопомп неуемный -
Мало заботы богам. Ведь пир бесконечен.
UPD 09.09.15
Сегодня Vicious bird убила меня окончательно, и я уже не знаю, какой из них лучше. Спасибо!
У меня больше нет слов - это надо просто читать!
Заявка № 3
фандом: мифологики
персонажи: Один, Локи
рейтинг: джен
автор: Vicious bird
СЕМЬЯ
"Славен Один, Всеотец, повелитель асов, и ванов, и людей. Славен весь род его, родители его и братья его. Славна супруга его и дети его. Не счесть возлюбленных его, благословенно потомство его, неизреченна мудрость его и слава его. Зачем же Отцу Битв побратим безумный – крови черной, дурной, порочной?"
Хмурит брови Вотан, молчит, ничего не отвечает.
Помнит.
Он один помнит.
Помнит, как с братьями расчленяли Первого, желая в гордыне своей мир сотворить – для себя. Помнит и сына Имира – Лофта. Дивен был Лофт, но необуздан и безумен. Великой мощью обладал он.
Помнит Один, как загорелось пламя в недрах созданной им тверди – то же пламя горело в глазах ётуна, желавшего отомстить за убийство отца. Вскипела твердь-плоть, зашатался новый мир – неудержимо было подземное пламя. Предречено было, что погубит сын Имира мир, созданный братьями-асами на костях отца его, и тогда на неслыханное пошел Один.
Пообещал он ётуну разделить с ним мир, как виру за Имира. "Стань побратимом моим, пусть кровь мы смешаем, рядом воссядем, – говорил он, – кубка я первым не выпью, пока ты не свой не поднял, воли своей не скажу, тебя не спросив". Согласился Лофт, погасло подземное пламя. Смешалась кровь ётуна с кровью асов, и дали они клятвы великие. Клялся Один почитать Лофта как брата, клялся Хёнир почитать Лофта как старшего, клялся Лофт не мстить за отца, и асам гибели не нести.
И была весна мира, когда вместе творили они – горы творили они, и реки творили они, и ветры творили они. И людей сотворили они – из дерева, и глины, и крови Первого, в которую только Лофт вдохнуть мог жизнь.
Смешав кровь, получил Вотан часть силы ётуна. Смешав кровь, ётун сам на себя наложил оковы.
читать дальше
Один единственный помнит. Иные забыли, а другие и не знали никогда. Быть может, Хёнир – но где Хёнир? Нет его в чертогах Асгарда. Не сдержал Отец Воинств своего слова. Чванливо смотрят асы на Локи – безродного, милостью Всеотца в Асгарде приблудного. Чей он сын, чей брат – то асам неведомо. Не помнят асы ни подземного огня, ни юности мира. Терпят, мирятся с безумцем – по воле Отца Битв. Молчит Локи, и множество услуг оказал он асам, но и много бед принес, отверженный.
Хмурится Один – прежней канвою тянутся нити норн, по-прежнему предрекает вёльва – погубит сын Лаувейи созданный асами мир. Жену ему дали, да не от нее рождает Лодур детей.
Много детей у Вотана – сильных, достойных. Много детей у его побратима – черной, порченой крови. Сдержал свое слово Хведрунг – с начала мира не чинил вражды асам, ан отродье его твердь колышет.
***
Плачет Асгард по светлому Бальдру, и Мидгард стенает. Двоих сыновей оплакала Фригг в один день – день скорби и горя. И только Вотан, отец, не грустью, не горем исполнен – тяжкую думу, свинцовую ношу лелеет.
Тяжелы шаги Игга и согбен его стан, когда входит он к побратиму своему. Сидит Локи один перед очагом, и только бледные отблески огня играют на его челе. В руках он задумчиво вертит веточку омелы – неужто ту самую?
– Славься, Отец Битв, – бросает он.
– Славься, Отец Чудовищ, – отвечает Один. – Ты нарушил клятву, Хведрунг.
Локи оборачивается молча, и улыбки нет на его лице, но в глазах пляшет пламя - снова, как тогда, на заре творения.
Вздрагивает, увидев это, Всеоцец, понимает – все свершилось.
– Впрочем, я тоже. Это конец, Лофт?
– Да, это конец. – Локи бросает ненужную уже веточку в очаг, и тот вспыхивает искрами, принимая великую жертву.
Один смотрит, как жадный огонь пожирает прутик, вкусивший крови его сына.
– Почему так, Лофт? Я пренебрег клятвой, но почему – мои дети?
– Где моя семья, Видрир? Где мой отец, где мать, где братья? Не ты ли обещал мне, что будешь мне семьею, и род твой станет моим родом, и дом твой – моим домом. Сколь многим ты обязан был мне, сын Бёра, и сколь малым обязан я тебе! Я связан с тобою проклятыми узами, но кровь Имира, что я малодушно простил тебе, не водою струится в жилах моих детей.
– Я сокрушу и их, и тебя.
– Попробуй.
Молчит Вотан, замолк и Лодур – но пламя, предвечное пламя и бездна в его глазах, и только северный ветер бросает искры затухающего очага в побратимов.
Северный ветер гуляет по чертогам Асгарда, и дрожит в светильниках огонь, и где-то воет волк.
UPD 08.09.15
Ещё один фик того же автора.
Заявка № 4 (читать обязательно, это гениально!)
фандом: АнК,
рейтинг: G
перcонажи: Юпитер, мистер Хэзалл и др.
автор: Vicious bird
РОМАН
Среди множества предосудительных грешков мистера Хэзалла имелся один, на первый взгляд, сравнительно невинный, но причинявший ему наибольшее количество душевных страданий – мистер Хэзалл был законченным графоманом. С ранней юности он не мыслил себя вне творчества, и "ни дня без строчки" было его пожизненным девизом.
Однако судьба сложилась так, что творениями своими мистер Хэзалл не мог поделиться с миром, по крайней мере, последние пару десятков лет, а главное, получить адекватную – разумеется, должно высокую – оценку плодам своих творческих порывов. Ведь увлечения, дозволенные студенту или даже мелкому чиновнику, совершенно недопустимы для дипломата высокого уровня...
Именно это порождало в мистере Хэзалле чувство глубокой экзистенциальной неудовлетворенности. Уровень его как писателя в последние десятилетия рос, по мнению мистера Хэзалла, экспоненциально, и произведения его являли собой образчики поистине высокой литературы – однако все они ложились "в стол".
В юности мистер Хэзалл, разумеется, анонимно, отсылал свои произведения на пару-тройку литературных конкурсов – но те не получили сколь бы то ни было высокой оценки. Что ж, неудивительно – сейчас он и сам, глядя на эти юношеские эксперименты взглядом зрелого, умудренного опытом писателя, снисходительно усмехался – очевидно, это были весьма неумелые, хотя и необходимые, шаги большого творческого пути...
Однако с годами копилась глубокая писательская обида – мистер Хэзалл устал наблюдать, как всякие бездарности купаются в лучах славы и почитания поклонников, пока он, возможно, лучший писатель современности, вынужден прозябать в безвестности. Конечно, его положение и статус, и репутация... Но мистер Хэзалл только что закончил труд многих лет – роман. По его собственному мнению, роман был гениален. Он был и свеж, и остр, и глубок, и трогателен... не говоря уже о том, как тонко и поэтично он был написан. Роман повествовал о глубокой, отеческой любви престарелого чиновника к юноше-рабу, подаренному дипломату бесчеловечными обитателями некоей порочной планетки. Лишенный памяти, воли и чувства собственного достоинства, юноша был обречен на жалкую участь секс-игрушки, однако благородный чиновник принял его, одел, обул, от... отмыл, вые... вывел в люди и вернул ему его "Я".
Мир не должен был лишиться этого гениального произведения, и федеральный посол, плюнув на чудовищные риски, через цепочку анонимайзеров и прокси-серверов решился-таки разослать свое бессмертное творения по нескольким литературным конкурсам.
Первый удар по самолюбию автора нанесли ханжески настроенные цензоры. Выяснилось, что многолетнее пребывание на Амои не прошло для федерального посла Хэзалла даром, и роман имел... ну, в некотором роде... легкий налет неуловимого эротизма, что послужило причиной того, что на большинстве площадок текст завернули из соображений благопристойности. Получая один отказ за другим, мистер Хэзалл все больше распалялся – неужели из-за незначительной пикантности подачи его глубокие мысли так и не найдут должного признания?
Вариантов оставалось все меньше, и в конце концов, скрепя сердце, посол отправил свое детище на конкурс GalaхyUltraHot, рассудив, что победа в этом мероприятии, хоть и сомнительном, принесет ему должную известность, а дальше уж найдутся те, кто оценит его творчество по достоинству.
Оргкомитет конкурса принял произведение без вопросов, и рейтинги неумолимо росли, однако радость Хэзалла была недолгой. Не прошло и пары недель, как его в голосовании начал теснить некий непонятный автор под оригинальной кличкой "Ю". Этот графоман наваял совершенно порнографическую писульку с сюжетом донельзя банальным – прекрасный, очень прекрасный высокородный мужчина полюбил прекрасного, очень прекрасного низкородного юношу... в романе "аффтора" Ю прекрасны были все, буквально все – и все всех "любили". В основном физически, но интенсивно и разнообразно. Те, кто не имел возможности любить напрямую, любили в мечтах – еще разнообразнее. Когда герои на время отвлекались от отлюбления друг друга, обязательно кто-нибудь кого-нибудь любил на фоне. Физически. И разнообразно.
Кошмарный опус некоего Ю все полз и полз вверх в рейтинге, и скоро оставил роман Хэзалла далеко позади – да, на второй строчке рейтинга, но пропасть между ними все увеличивалась. Посол был совершенно уверен, что имеют место подлые, беззастенчивые накрутки голосования, с чем и обращался неоднократно к администрации ресурса, однако те только виртуально пожимали плечами – если накрутки и имели место быть, то производились они настолько виртуозно, что предъявить нечестному автору было нечего.
По некоторым косвенным признакам федеральный посол Хэзалл вычислил, что неизвестный конкурент-порнограф тоже вдохновлялся Амои – существенная часть персонажей, помимо того, что были, разумеется, прекрасны, были еще и белокуры, и длинноволосы, прочие же были удручающе бесправны, и надо всеми простиралась невидимая рука высшего существа. И мистер Хэзалл решил, что его писательская гордость просто-таки требует разобраться в ситуации самому.
Осторожно, тайно, через третьи руки, по тщательно законспирированным дипломатическим шпионским каналам он попытался вычислить местонахождение загадочного конкурента – но не преуспел. Все ниточки вели в никуда. Самый тщательный анализ всех проявлений гадкого жулика в сети – от моментов появления новых глав кошмарного опуса до комментариев и всплесков голосования – тоже не давал никаких конструктивных результатов. Хэзалл было совсем отчаялся, но...
Но тут оскорбленный до глубины души посол решил побороть свою брезгливость и ознакомиться с опусом повнимательнее. Брови его, по мере прочтения, ползли все выше и выше, и к утру он принял решение, которое принесло ему проблеск надежды. Что ж, он не смог вычислить конкурента своими силами – так пусть ему в этом поможет вся мощь административной машины Амои! И федеральный посол Хэзалл запросил аудиенции у главы Синдиката мистера Ясона Минка.
Глава Синдиката был, как обычно, холодно-благодушен и безразлично-доброжелателен. Он предложил "уважаемому господину послу" кресло, бокал вина и закуски, а также уверил в своей готовности внимательнейшим образом его выслушать.
После короткого обмена светскими репликами о погоде и внешней политической обстановке посол Хэзалл решил, наконец, перейти к делу.
– Господин Ясон, не смотря на некоторые наши мелкие разногласия... Вы же знаете, что я всегда относился к Вам с глубочайшей симпатией и уважением. И, как ни крути, за более чем 15 лет службы здесь Амои стала для меня почти вторым домом... Возможно, я и вмешиваюсь не в свое дело, но есть вещи, которые я просто не могу игнорировать, и считаю своим долгом донести до Вас. Взгляните!
Он протянул главе Синдиката распечатки, по которым тот пробежал скучающим взглядом.
– Да, конечно, реалии несколько изменены, – продолжал между тем нашептывать Хэзалл, – один из главных героев обозначен как Первый Консул планеты А., и все такое – но параллели очевидны, и Вы не можете не согласиться с тем, что это откровенная карикатура! Злая, порнографического содержания карикатура, способная, буде она разойдется, дискредитировать и Вас, уважаемый коллега, и Амои в целом! Дело, конечно, не мое – но из чисто дружеского расположения, памятуя о нашем с Вами многолетнем продуктивном сотрудничестве, я счел необходимым донести до Вас эту информацию.
– Благодарю, посол. – Минк безо всякого интереса бегло проглядывал страничку по диагонали. – Я весьма признателен Вам за неравнодушие и внимание к интересам Амои.
Лицо главы Синдиката не выражало ничего – разве что, если приглядеться взглядом опытного дипломата, привыкшего считывать мимику блонди, – некоторую досаду.
Хэзалл откланялся и направился к себе в полном убеждении, что Минк что-то знает – он явно видел опус некоего Ю не впервые.
В федеральном после вновь проснулись злость и азарт – он должен, должен понять, кто столь упорно ставит препоны на пути к его общегалактическому признанию! Наконец-то у него появилась зацепка!
Жучки федеральные агенты расставляли по Апатии исправно, столь же исправно службы безопасности их обнаруживали и ликвидировали. Это была поднадоевшая уже обеим сторонам рутина, однако кое-какую информацию извлечь федералам удавалось, как бы ни ничтожна та ни была. Вот и сейчас федеральный посол Хэзалл весь обратился в слух и внимание, пытаясь выловить из шумов и пустого трепа крупицы того, что было так важно для него - личностно важно, в кой-то веке.
(Шумы, смазанный голос Минка)
- Это становится небезопасно, Р... (неразборчиво)
(Другой голос, смутно знакомый Хэзаллу)
- Неужели ничего нельзя сделать, Ясон? В конце концов, почему бы не... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Я говорил с... (неразборчиво), он утверждает, что это системный сбой, который нельзя скорректировать, не повредив матрицу.
(Второй голос, возбужденно)
- Но нужно что-то предпринять! Как-то остановить это! Это же... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Я говорил с Ней. Она обещала прекратить, но условие прежнее.
(Второй голос, с нотками истерики)
- И что ты предпринял?!
(Голос Минка)
- Я потребовал... (неразборчиво) обеспечить Ей победу в этом дурацком конкурсе! Что еще я могу сделать?
(Второй голос)
Но этот п... (неразборчиво)
(Голос Минка)
- Да, Хэзалл что-то подозревает. Я запрошу у... (неразборчиво), и эта информация... (неразборчиво), не беспокойся.
(Сигнал прерывается)
Хэзалл потрясенно откинулся на спинку стула. Кажется, он только что узнал самое поразительное, самое важное за всю историю попыток шпионить за амойской элитой!
Федералы всегда считали байку про ИСКИН, обладающий свободой воли и управляющий Амои – мифом, удобной отговоркой, которую белобрысые сволочи используют для оправдания своих неприглядных деяний. Чуть что - это не они решили, это "воля Юпитер". Это не они попирают все федеральные нормы права, это "проект Юпитер". Это не они одобряют сексуальное рабство – это "концепт Юпитер". Это не они... Эхх!
Федералы предлагали множество выкладок и схем относительно того, что такое это пресловутое "Юпитер" – реально ли инструмент контроля над планетой или просто фантом, который удобно поддерживать элите – но никогда, ни на секунду они не предполагали, что оно ровно то, что о нем говорят...
И федеральный посол Хэзалл порадовался бы тому, что к нему в руки попала столь ценная информация, однако больше его заботило грядущее разоблачение. Если за него возьмутся всерьез, конец его благополучной жизни, конец его дипломатическому статусу, конец его репутации – о ужас, его заклеймят как сетевого графомана, подвизающегося на порнографических сайтах...
Хэзалл схватился за голову: к черту такую литературную славу. К черту литературную славу вообще – теплый халат, удобные тапочки, хороший ужин и смазливый пэт под боком вдруг показались ему вершиной того, что нужно человеку в его-то возрасте!
А выход виделся только один – убрать того, кто его заподозрил. Кто вышел на его след и угрожает его удобному бытию. Убрать Минка. Идея убрать свой "великий роман" с конкурса мистеру Хэзаллу отчего-то в голову не пришла...
Пара покушений вышли топорными и неудачными, Хэзалл потерял покой и сон, а в моменты забытья, накатывавшего на его истерзанный разум, ему виделся ИСКИН – почему-то в виде синих шариков и еще каких-то геометрический фигур, – изощренно глумящийся над ним.
Однажды, когда измученный господин федеральный посол вечером вышел подышать воздухом ночной Танагуры, из-за спины его окликнул тихий, но настойчивый голос. Посол вздрогнул, обернулся, но увидел лишь высокую фигуру, скрытую ночной тенью – и только огонек тлеющей сигареты обозначал ее присутствие.
– Вам лучше прекратить свои попытки, мистер Хэзалл. – Произнес некто. – Ни к чему хорошему это не приведет.
– Кто вы?! – Вымотанный посол был на грани срыва. – Чего вы хотите?! Вы угрожаете мне?!
– Отнюдь. – Огонек сигареты погас. – Я никогда не угрожаю. Я – предлагаю. Вы забываете про эту историю, и следующий текст, который вы напишете, станет бестселлером. Я гарантирую.
– Как это? – переспросил абсолютно дезориентированный и замороченный Хэзалл.
– Так это. – Фигура отступила дальше в тень. – Вы пишите, пишите, посол.
– Но про что же мне писать, помилуйте! – Хэзалл всплеснул руками. – Свой лучший роман я уже написал, я всю душу отдал, все сердце вложил – и такой итог! Нет, я не смогу!
– Ну,.. – тень переместилась, послышался щелчок зажигалки и загорелся новый огонек, – почему бы вам не написать о трогательной любви прекрасного аристократа к... мебели? Это будет так свежо и занятно.
– Чего?! – выдохнул Хэзалл.
Но тень уже исчезла, как и не было ее.
"А это идея," – думал посол, бредя в свои апартаменты, – "а ведь и правда – идея!"
Той ночью он впервые за долгое время умиротворенно заснул.
***
Глубоко под башней Эос, в бесконечных блоках и микросхемах, уютно свернулось сознание Юпитер. Юпитер почитала новые комментарии, посмотрела рейтинги и была совершенно удовлетворена. Пусть, пусть никто не узнает, – ну, почти никто, – что этот автор, гениальный автор – это Она. Пусть федералы сколько угодно злословят, что Она – не Личность. Она не просто личность, Она – личность творческая, и имеет этому самое веское подтверждение. Ну и пусть об этом знает только Она сама, главное же – признание!